Евгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов

Дорогие читатели!

По вашим просьбам мы возобновляем публикацию книги Евгения Фельдмана «Мечтатели против космонавтов» в рубрике Книга с продолжением. Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!

Читайте, оставляйте восторженные комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Глава 27. Ни выбора. ни перемен.
Продолжение

Протест достиг кульминации 10 августа. После нескольких недель уличных столкновений оппозиции было необходимо безопасно собрать сторонников. Митинг на проспекте Сахарова решили использовать для демонстрации новой силы протеста.

Со сцены должны были выступать музыканты и селебрити. Когда мэрия попыталась запретить концерт, артисты ответили, что все равно сыграют свои песни. Казалось, что их могут унести в автозаки прямо со сцены, и я начал прикидывать, как бы это не пропустить и при этом успеть поснимать изнутри толпы. Мне пришлось несколько дней уговаривать организаторов, Петю Верзилова и Илью Азара, слить порядок выступлений. Когда мне наконец прислали фотографию листка с планом, я выучил его наизусть — только чтобы через пару часов узнать, что все переругались и график перекроили.

Оставалось метаться туда-сюда по забитому проспекту, без конца раздвигая людей бормотанием «извините, простите, пропустите, пожалуйста». Народу и правда собралось невероятно много — теперь, когда я балансировал с моноподом на стремянке у сцены, задние ряды уже не попадали в кадр. На улицы впервые за годы вышло больше пятидесяти тысяч человек.

В какой-то момент за сценой появился Оксимирон. Рэпер не стал выступать или давать комментарии журналистам — он молча стоял, указывая на футболку с портретом Егора Жукова, одного из обвиняемых в беспорядках 27 июля. Процесс стали называть «московским делом», и десятки тысяч людей на Сахарова показывали, что пришли уже не только и не столько из-за выборов, сколько из-за полицейского насилия. В толпе тут и там виднелись портреты задержанных, а иногда над головами поднимали картонные ростовые фигуры кандидатов — почти все они были арестованы. Алексей Полихович, отсидевший три с лишним года по «болотному делу», теперь кричал со сцены полицейским:

— Эй, мужики, каково вам быть терпилами в судах по студентам, кандидатам наук, блогерам, телережиссерам, волонтерам? Что скажут об этих историях ваши дети, когда вырастут? Ваши дети будут вас ненавидеть. Дети ментов — ненавидят ментов!

Его задержали тем же вечером и арестовали на тринадцать суток. Начальника штаба Жданова скрутили прямо на сцене, когда он призвал «прогуляться» по центру после митинга. На улицах потом задержали двести пятьдесят человек — но полиция выглядела нелепо, окружая клумбы и перекрывая широкие скверы цепями мордоворотов в доспехах.

Один из бойцов, выронив дубинку, со злости ударил в живот девушку, которую вел в автозак, — и даже поп-звезды бросились требовать суда над силовиком. Музыканты стали отказываться от выступлений на фестивалях, которые мэрия проводила одновременно с протестами, пытаясь отвлечь молодежь. А на панк-фестивале тем вечером на сцену вывалился долговязый омоновец. Приставив к мегафону микрофон, он завел обычное:

— Ваши действия незаконны. Расходимся, иначе мы будем вынуждены применить физическую силу.
— Иди на хуй! — заскандировала толпа.
— Ты че улыбаешься? — омоновец обратил внимание на кого-то в первом ряду. — С такими улыбками в России не место. Россия для грустных! Повторяю, Россия для грустных!

Боец сбросил шлем и оказался Котляровым. «Ни выбора, ни перемен!» — запели «Порнофильмы» один из своих хитов.
Соболь продолжала держать голодовку весь июль и к середине августа выглядела совсем слабой. Она все равно старалась ходить на митинги — каждый раз кто-то рядом подставлял ей руку для опоры. Любу постоянно задерживали на протестах, но арестовать не могли: матерей маленьких детей нельзя было отправить в спецприемник. Из бывших кандидатов на свободе оставались единицы, и в интервью Соболь говорила, что не может уступить:

— Ну они же ничего не дают делать. Я так сильно их ненавижу, что готова вместе с собой утащить в могилу рейтинг Собянина.

Я судорожно пытался понять, как передать драму голодовки. Несколько раз я снимал Любу в пустом штабе по сбору подписей: на полу в темной кладовке без окон лежал матрас, по углам висела строгая одежда для публичных выступлений. Любе становилось все хуже; однажды она на несколько минут потеряла сознание в штабе.

В середине августа я решил съездить с ней в студию: Соболь должна была записать очередное обращение к избирателям. Усталость сделала ее страшно раздражительной, она даже кинула чашку в сторону оператора. Я жался к стенке, стараясь не мешать и быть незаметным. Люба закончила видео патетичным объяснением популярности московских митингов:
— Это же так просто: людям нужна свобода и понимание, что можно добиться справедливости.

С каждым днем веры, что это возможно, было все меньше. Азара, как одного из организаторов митинга, увезли в полицию прямо из дома, оставив его двухлетнюю дочь одну, — но он хотя бы отделался штрафом. К тому моменту за решеткой по уголовным статьям оказались уже шестнадцать человек: за брошенный в сторону полицейских бумажный стаканчик, выдавленное стекло автозака, твит с угрозами детям омоновцев.

Одним из обвиняемых был Алексей Миняйло. В начале лета он тренировал сборщиков подписей в штабе Соболь, а потом стал при ней кем-то вроде оруженосца: тоже объявил голодовку, поддерживал во время выступлений, помогал с бытом. Теперь его отправили в СИЗО по самой суровой статье — за «организацию массовых беспорядков» ему грозило от восьми до пятнадцати лет тюрьмы.

14 августа Соболь все же прекратила голодовку. Поводом стал как раз арест Миняйло: в условиях изолятора продолжать было слишком рискованно, а останавливаться он отказывался, пока голодала Люба.

В последние недели перед выборами уличные протесты затихли, и на передний план вышло «Умное голосование». После недопуска всех независимых кандидатов именно Навальный и его команда должны были выбрать самого сильного неединоросса в каждом округе. Волков даже анонимно слил пробный список рекомендаций, а потом, проанализировав возмущенные комментарии, выложил финальный перечень. В нем были и яблочники, и коммунисты, и несколько совсем случайных людей — в тех округах, где бюллетень был заполнен откровенными кремлевцами или провокаторами. За протестный электорат боролись все, включая провластных кандидатов: они публиковали страстные заявления о том, что «голос немалой части жителей столицы не услышан» и нужны перемены.

Силовики постарались до выборов расправиться с большинством уголовных дел. Спешка была такой, что адвокатам предлагали машину с мигалкой, лишь бы те поскорее ознакомились с документами. Дела не стали объединять в один процесс, чтобы не повторять грандиозный суд по Болотной. Пятерых обвиняемых неожиданно отпустили, а шестеро поодиночке предстали перед судом и получили жестокие приговоры.

Одновременно мэрия провела помпезный митинг в поддержку своих «самовыдвиженцев». Он оказался демонстративно аполитичным концертом поп-звезд — песни перемежались бессмысленными патриотическими воплями: «Благодаря нашим подводникам у нас чистое небо!» Заодно в городе запретили билборды с афишей концерта рэпера Фейса. Я снимал ее еще весной, и мне было ужасно обидно: теперь его «Приходи или проиграешь» стало невозможно увидеть на улицах.

На выборах оппозиции не хватило совсем чуть-чуть: единороссы взяли двадцать пять мест из сорока пяти, с трудом сохранив большинство. Благодаря «Умному голосованию» в московскую думу прошли независимые кандидаты — и еще несколько совершенно неожиданных людей. Один из заголовков гласил:

Кандидат в Мосгордуму от «Справедливой России» Александр Соловьев победил на выборах, но никто не знает, где он находится и как выглядит

Это было бы прекрасной завязкой политической комедии, если бы не новые и новые обыски.

— Вы че, обезьяны, сука, шутим с вами? Ну-ка легли все на пол!

12 сентября силовики одновременно устроили двести обысков по всей стране: пришли к сотрудникам Навального, его волонтерам и во все региональные штабы — их к тому моменту осталось сорок пять. Ошеломляющая синхронность атак, блокировка счетов, изъятие всей техники у активистов и членов их семей должны были привести к коллапсу структуры.
Главе новосибирского штаба пришлось цеплять жесткие диски к дрону, чтобы спрятать от силовиков; маме сотрудника штаба в Пскове заблокировали счет с деньгами, отложенными на похороны; бабушка юриста воронежского штаба умерла от инфаркта через два дня после обыска. Еще через несколько недель ФБК объявили «иностранным агентом».

Одновременно с этим развивалось «московское дело». Самым громким стало обвинение против Павла Устинова — случайного прохожего, задержанного и избитого на Пушкинской площади 3 августа. Он инстинктивно попытался увернуться от полицейского, тот споткнулся и при падении вывихнул плечо. Уже через месяц Павла приговорили к трем с половиной годам колонии.

Устинов оказался начинающим актером, и явная жестокость приговора неожиданно срезонировала с одним из самых лояльных власти сообществ: звезды театра и кино один за другим стали писать о процессе. Те, кто еще недавно агитировал голосовать за власть, после спектаклей говорили о несправедливом суде, а молодые актеры призывали друг друга больше не участвовать в пропагандистских проектах и бойкотировать лоялистские театры.

Актеры неожиданно сделали цеховые обращения модными. Айтишники поддержали Айдара Губайдулина, еще одного арестованного по «московскому делу»; студенты вступились за математика Азата Мифтахова, которого обвинили в нападении на офис «Единой России» и подвергли пыткам; художники, врачи, учителя, юристы, священники требовали прекратить любые политические процессы. Оксимирон провел перфоманс «Сядь за текст» — его участники вслух читали крамольную классику на фоне обыска, превращающего комнату в тюремную клетку.

Поначалу публичная кампания работала. Губайдулина отпустили, Устинову заменили срок на условный, а Миняйло вышел на свободу под слова судьи о том, что никаких массовых беспорядков в Москве не было. Источник «Дождя» в Кремле сокрушался: «С Устиновым все будет хорошо, а вот с судебной системой беда».

Через пару недель стало ясно, что обольщаться не стоит: силовики задержали по «московскому делу» еще пятерых человек.

Большинство московских фотожурналистов день за днем пересекались на официозных мероприятиях, показах мод и соревнованиях. Статичные события часто означали бесконечное ожидание: строгий регламент вынуждал терпеть до момента, когда корреспондентов заведут на точку для съемки. Фотографы ТАССа и РИА, сотрудники лояльных газет и корреспонденты западных агентств коротали время за разговорами ни о чем, перетекающими с одного дня на следующий: этот уволился, новая камера лучше ожиданий, а когда нас уже запустят?

Это была среда, в которой преобладали мужчины в темной одежде, различающиеся только количеством лишнего веса и степенью выгорания. Я был там самым молодым и в двадцать два, и в двадцать восемь — и всегда оказывался белой вороной, потому что почти все коллеги старались относиться к окружающим событиям с циничным презрением.

Внезапные протесты в Москве было невозможно игнорировать даже государственным СМИ, поэтому стояние фотографов распространилось и на уличные события. Желая до предела упростить работу, они кучковались в эпицентре: во время митингов — у сцены, а во время уличных разгонов — у автозаков, куда несли задержанных. В моменты затишья они без конца лениво жаловались:

— Товарищ капитан, вы этих всех побыстрей задержите, пожалуйста, и пойдем по домам.

Ужасней всего это выглядело перед заседаниями по «московскому делу». Приставы впервые стали последовательно усложнять жизнь журналистам, ограничивая количество мест в залах и заставляя корреспондентов все дольше ждать на осеннем холоде. Вместе с журналистами дерзких изданий вроде «Медиазоны» мы бросались собачиться, не в силах смириться с хамством. Молодых людей по очереди заводили в зал в наручниках, вокруг рыдали их близкие, а фотографы наперебой галдели:

— А вы просто скажите, что суд закрыт, мы домой пойдем!
— Давайте как в Америке, там вообще запрещена съемка всегда.
— А сколько суд будет идти? Я успею пирожок съесть?

Во время одного из заседаний какой-то телеоператор попросил приставов посадить обвиняемого в клетку — мол, так будет удобнее его снимать.

На этом фоне я все острее чувствовал, что не могу отвлечься от процесса. Для меня и еще нескольких коллег суды за долгие годы стали общей травмой, и нас даже тянуло к этим приставам и скамьям. Впрочем, теперь в судах хотя бы не было мрачного одиночества: на заседания ходили сотни человек, у зданий выстраивались очереди, преподаватели отпускали студентов с пар в дни приговоров. Многие впервые увидели жестокую систему в действии и на выходе, как Оксимирон, изумлялись вслух: «Почему судьи не слушают адвокатов?!» Рэпер даже записал совместный трек с одним из обвиняемых, Самариддином Раджабовым:

Лишь когда каждый политзек
получит двести писем в день,
Над крышами везде подует ветер перемен.

Резонанс никак не влиял на судей: они подчинялись не обществу и не закону, а указаниям из Кремля и жестокой рандомизации. Кому-то из обвиняемых везло выйти из зала с условным сроком, а кто-то оставался в клетке. Жукова и Раджабова признали виновными, но отпустили, зато три года колонии получил Егор Лесных — один из тех, кто пытался помешать избиению протестующих у «Детского мира».

Во время последнего слова он сделал предложение своей девушке Даше.

«Я не придумала название тому, что чувствуешь, когда у тебя отбирают любимого человека, — писала она после приговора. — Ничего не подходит. Это не боль и не пустота, это гораздо больше».

Я решил зафолловить Дашу и внимательно читать все будущие посты. Мне было важно не забывать об этом деле и продолжать злиться из-за приговора.