Издательство BAbookЕвгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов
Дорогие читатели!
По вашим просьбам мы возобновляем публикацию книги Евгения Фельдмана «Мечтатели против космонавтов» в рубрике Книга с продолжением. Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!
Читайте, оставляйте восторженные комментарии!
Редакция Книжного клуба Бабук
Глава 28. Öбнулись.
Продолжение
«Самоизоляция» оказалась для меня неожиданно счастливым временем: впервые в жизни я день за днем проводил дома с Наташей. Я постоянно готовил и старался читать по книге в неделю, а она будила меня топотом во время зарядки. Мы обустроили квартиру, резались в настольные игры и купили свой первый Xbox, начав гулять по виртуальным городам.
Ситуация за окном становилась все хуже. К концу апреля в России каждый день выявляли тысячи новых зараженных, в списке памяти погибших врачей были десятки фамилий. Скорые отказывались выезжать к пациентам из-за отсутствия у фельдшеров защитной экипировки. Пандемия высветила все до единой проблемы российского государства.
Чиновники откровенно мухлевали с отчетами о количестве смертей и не пускали в больницы независимых журналистов. Введение в Москве цифровых пропусков кончилось коллапсом: в метро из-за проверок выстроились огромные очереди. По всему городу висели плакаты с призывами стать волонтером — на фотографиях из-под масок торчали носы. Лицом борьбы с коронавирусом назначили доктора Мясникова, того самого, в чьей больнице прятали Голунова. Он говорил, что от болезней помогает «вера в себя» и «концентрация мысли». Ресурсы пропаганды тратились на рассказы о том, что в других странах ситуация еще хуже. Пресс-секретарь Путина появился на публике с бейджем — «блокатором вируса».
Сам президент, по слухам, закрылся от любых внешних контактов в бункере. К нему перестали пускать даже государственных фотографов, а чиновников заставляли неделями изолироваться перед встречами с ним. Путин лишь раз покрасовался в защитном комбинезоне во время визита в больницу и еженедельно выступал с обращениями к народу. Он охотно раздавал небольшие субсидии, но ввод всех ограничений перекладывал на правительство и губернаторов, а расходы на зарплаты во время «нерабочих дней» на предпринимателей. Эмоциональные речи у Путина получались все более странными:
— Дорогие друзья! Все проходит, и это пройдет. Наша страна не раз проходила через серьезные испытания: и печенеги ее терзали, и половцы — со всем справилась Россия. Победим и эту заразу коронавирусную.
Голосование о поправках пришлось отложить на середину лета. Весь май пропагандисты писали о победе над вирусом, а во многих регионах чиновники публиковали неправдоподобно ровные графики прироста больных. Власти объявили, что пик пандемии позади, и начали постепенно отменять ограничения.
Каждая неточность при введении ограничений, каждый мухлеж с цифрами, каждое преуменьшение опасности вируса непосредственно влияли на поведение москвичей и приводили к новым смертям. Теперь, когда государство сделало вид, что пандемия закончилась, все вокруг решили в это поверить. Наташа во время репортажа из вновь открытого зоопарка спросила женщину с сыном, не страшно ли ей заразиться в толпе, а та потрясла пакетом:
— А у нас все с собой — масочки, перчаточки!
Арифметика казалась мне очевидной: если государство не делает свою работу по замедлению пандемии, ее должен старательней делать каждый из нас. Я писал про это ежедневно, но даже в нашем кругу люди вели себя так, будто в городе нет десятков тысяч зараженных и тысяч погибших. В Москве открыли веранды кафе — и десятки моих приятелей бросились публиковать фотографии с веселых тусовок. Я уже привык сидеть дома, но Наташа, уставшая от карантина и скучавшая по пожилому папе, тосковала от каждого такого снимка.
Моя картина мира начала разваливаться. Все годы до ковида вокруг были «они» — государство, его жестокие сателлиты и равнодушные обыватели, — и «мы», журналисты и активисты, способные распознавать ситуативную ложь властей и вести себя разумно. Теперь среди «нас» нашлись те, кто мучил Наташу фотографиями вечеринок, и те, кто писал омерзительную расистскую чушь, глядя на вспыхнувшие в Штатах протесты из-за полицейского насилия. Люди, которые всего лишь год назад организовывали крупные митинги, теперь заваливали меня антисемитскими оскорблениями из-за призывов носить маски и не торопиться судить американцев.
Рейтинг власти тоже падал, однако новые несогласные были сплошь ковидоотрицателями и антиваксерами. Страницы провластных СМИ были забиты гневными комментариями — но правительство винили не в занижении количества смертей, а в завышении.
Посреди этой виртуальной жизни, разрываемой скандалами, оставался человек, с которым я почти всегда был согласен: Алексей Навальный. Он все так же раз в неделю выходил в эфир на ютубе, только теперь вместо студии делал это из дома и сидел перед камерой не час, а три. На волне каждого нового конфликта я с опаской включал запись — и выдыхал, услышав спокойную и разумную позицию.
Навальный критиковал власти за нерешительность в борьбе с эпидемией и требовал выплатить каждому гражданину пособие — чтобы людям было проще сидеть дома без работы. Он пытался объяснить своей аудитории, почему афроамериканцы используют насилие при протестах, и защищал школьников-экоактивистов, запустивших забастовки ради борьбы с изменением климата. Алексей явно изучал самые разные источники и пересказывал их рассудительным тоном, не пытаясь сыграть на все новых причинах для ненависти.
Лишь в одной теме Навальный раз за разом срывался — его бесконечные споры с независимыми журналистами с каждым витком становились все жестче. Это был многолетний скандал, то затухающий, то вспыхивающий снова.
Обычно все начиналось с нового расследования ФБК: Навальный и его команда зло критиковали те медиа, которые не пересказывали их видео, а в редакциях огрызались и искали в роликах ошибки, часто придираясь к мелочам. Иногда конфликт запускали журналисты, атакуя Навального за закрытость или повторяя старые претензии к его взглядам и «вождизму».
Чем жестче власть давила когда-то независимые СМИ, тем чаще Навальный требовал от журналистов активной позиции, но их положение часто было безвыходным. Те, кто оставался в очередном выпотрошенном властью издании — последней жертвой стали «Ведомости», — попадали под критику как «ипотечники»: мол, они готовы на что угодно ради зарплаты. Когда они из таких изданий уходили в медиа вроде «Медузы», Навальный начинал критиковать наем этих людей. А если они оставляли профессию и занимали окологосударственные должности, набрасывался, отрицая все прошлые заслуги. Заменяющие их штрейкбрехеры при этом часто оставались незамеченными.
Алексей чаще был прав в этих спорах — я уже давно и сам старался избегать тех, кто шел на компромиссы, — но в пылу доходил до предела. Он сравнивал журналистов с полицейскими, а чтение методичных расследований Ивана Голунова с необходимостью «смотреть на кошку, которую пилят бензопилой». Репортеры в ответ деланно удивлялись, что «еще есть люди, которые прислушиваются к Навальному», или хамили, говоря, что он ничем не лучше Путина.
Больнее всего мне было, когда Алексей вцеплялся в «Медузу». Я все сильнее влюблялся в рижское издание: снимать для них было интересней всего из-за огромной аудитории, классного дизайна и умной фоторедактуры, но и тексты их я читал целыми днями. Навальный же снова и снова ругался — и на «отбили нашего парня» после освобождения Голунова, и на расследование убийства в деле активистов «Сети», которых жестоко пытали во время следствия. Алексей искренне не понимал отстраненную позицию журналистов, требуя от них прямых призывов к протесту; иногда я вяло пытался объяснить ему и его соратникам, что это лишь навредит возможности взвешенно информировать общество, без которой журналистика теряет смысл.
Тем не менее эти споры закручивались снова и снова, и нюансы тонули во все более радикальной риторике. Я метался между журналистами и навальнистами, уговаривая взять назад самые резкие слова, но каждый раз было уже поздно.
Путин назначил голосование о поправках к Конституции на 1 июля. Под предлогом пандемии власти посвятили целую неделю «голосованию до даты голосования». Комиссиям разрешили принимать бюллетени где угодно — и выездные участки устроили на деревенских пеньках, в автобусах и в багажниках автомобилей.
Я увидел в этом не только фальсификацию или хохму, но и возможность. К тому моменту из-за ужесточения закона я не надеялся аккредитоваться на съемку на избирательных участках — зато никто не мог запретить мне снимать во дворах, и я поехал в Тверь.
Выведывая информацию о выездных точках для голосования, я все утро обходил обычные участки. Они тоже сражали провинциальным шармом: из окна школы лилась густая попса про Россию, а в бывшем доме культуры урны стояли между секонд-хендом и ремонтной мастерской. Я покорпел над картой и сложил добытые адреса в длинный маршрут: чтобы найти интересные выездные участки, мне предстояло работать вслепую, тупым перебором.
В первом же месте, на узенькой улочке в частном секторе, меня встретил огромный автобус. Он стоял между ржавым эвакуатором и остовом брошенной машины, занимая всю ширину дороги, а внутри люди в защитных костюмах методично собирали бюллетени. До вечера я успел поснимать голосование на пустыре, на детской площадке и во дворе между покосившимися скамеечками и развешанным бельем.
Я сам не верил в реальность этих сцен. По всему городу стояли пластиковые столы: пара сотрудников, стопка бюллетеней, список избирателей, шаткая трехсторонняя стеночка для «тайного» голосования. Везде я видел галочки за поправки, за обнуление сроков Путина, за мантры о семейных ценностях и русском народе. Иногда камера вызывала агрессию, и я пытался делать вид, что не слышу, как за моей спиной с гоготом переговариваются избиратели:
— А че он тебя снял? Да дай ему в морду, журналисту. Прическа у него эта еще, неформал наверно, Россию не любит!
Пару раз сотрудники комиссий вызывали полицию, и я, чтобы не испытывать судьбу, уходил в следующий двор, к такому же столику — а потом еще к одному и еще.
По официальным данным, за поправки проголосовало семьдесят восемь процентов избирателей. Журналисты по всей стране ловили фальсификаторов, а моему другу, питерскому фотографу Давиду Френкелю, прямо на участке полицейские сломали руку — он пытался снять незаконное удаление независимого члена комиссии. Аналитики насчитали больше двадцати миллионов
«Мечтатели против космонавтов»
электронная книга
аудиокнига
бумажная книга
бумажная книга с автографом автора
