Евгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов

Дорогие читатели!

По вашим просьбам мы возобновляем публикацию книги Евгения Фельдмана  «Мечтатели против космонавтов» в рубрике Книга с продолжением. Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!

Читайте, оставляйте восторженные комментарии!

Редакция Книжного клуба Бабук

Глава 31. NO HOPE. 
Продолжение

После митинга новости будто побежали скороговоркой. В Петербурге силовики били протестующих электрошокерами и задержали сотни людей. К Навальному пустили гражданских врачей. Адвокатам передали результаты обследований. В сети скандалили: Волков якобы узнал об этом до митинга, но утаил; Леонид отвечал, что адвокаты вышли из колонии с новостями, когда марши уже шли вовсю. Голодовка всерьез угрожала жизни Алексея, и врачи уговаривали его остановиться.

Власти начали использовать утекшие базы сторонников Навального для давления. Бюджетникам угрожали увольнением, десятки людей писали о звонках из полиции. Вечером позвонили и мне. Басовитый голос в трубке представился участковым и начал выяснять, где я живу и почему хожу на митинги. Меня удивила безапелляционность интонации, но еще поразительней была обида, засквозившая в голосе из-за моего отказа отвечать.

Следующим утром, в пятницу, скороговорка почти одновременно принесла две новости. Алексей Навальный прекратил голодовку. «Медузу» признали «иностранным агентом».

Сначала было отрицание. Сайт с реестром «иностранных агентов» упал, и мы долго не могли подтвердить, что это правда. Редакцию завалили вопросами, как же «Медуза» теперь будет работать, но мы и сами не знали ответ. Ни одно крупное медиа не выполняло требования этого закона, и осязаемого примера не существовало.

Вскоре стало ясно, что это настоящая черная метка. «Медуза» столько лет полностью обеспечивала себя продажей рекламы, а теперь лишалась всех клиентов. Каждую новость, каждый пост в соцсетях, каждое видео должна была предварять огромная надпись:

ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА.

Уже к вечеру на сайт выкатили обновление, добавляющее уродливую плашку к каждому материалу. Твиттер превратился в бесконечный крик капслоком. Не выполнить это требование было невозможно: нам грозила блокировка и уголовные дела на сотрудников.

Осознание накатило на меня к вечеру. Очередное БЭЭЭЭЭМ! наотмашь било по тому, что я успел полюбить всем сердцем; «Медуза» уже не будет прежней, даже если будет вообще. Задыхаясь, я спрятался от Наташи в ванной, чтобы скрыть слезы.

Острее всего было ощущение бессилия. Российское государство вновь показывало журналистам, что в их профессии действует обратный отбор: если вы слишком независимы и успешны, вам конец. Колпаков и Тимченко столкнулись с этим катком второй раз за семь лет, и новый удар случился, как раз когда «Медуза» становилась все заметней и расширялась на новые платформы. Я пытался представить, что они чувствуют, своими руками наклеивая на себя унизительный ярлык.

Два выходных дня редакция существовала почти как обычно, будто по инерции, а в понедельник работа замерла: нас собрали на общей летучке, чтобы обсудить ситуацию. В окошках видеочата виднелись десятки грустных лиц. Тимченко перечислила наши опции — от полного закрытия до попыток какое-то время барахтаться с помощью краудфандинга. Спасение казалось недостижимым.

Я все еще смотрел на «Медузу» немного со стороны, глазами давнего читателя, и не мог представить жизнь без ее рассудительного и немного игривого тона, без шапито про животных и огромных репортажей. Мне казалось, что так же решат очень многие — а значит, сбор пожертвований может нас спасти. Я попытался объяснить это, кто-то подхватил, к нам присоединились другие. Разговор продолжался много часов, и уныние начало уходить.

Уже на следующий день план был готов — в редакции срезали зарплаты и продумали контуры грандиозной краудфандинговой кампании. В мою работу теперь входило и написание бесконечных просьб о поддержке всем знаменитым приятелям. Незнакомый парень на футболе подошел пожать руку: «Сами они иностранные агенты!»

В первые же дни «Медузу» поддержали деньгами десятки тысяч читателей. Все мои переписки были забиты обещаниями помочь. Заказывая съемки, я теперь писал фотографам: «Добро пожаловать на темную сторону силы». Жизнь будто выкрутили до предела, как ручку громкости на колонке, и мне одновременно было очень больно, очень счастливо, очень безнадежно и очень весело.

Границы оставались закрытыми из-за коронавируса, и мы часто ездили в Петербург, останавливаясь у фотографа Давида Френкеля и его жены, активистки и правозащитницы Вари Михайловой. Их потертая душевная квартира была увешана плакатами с митингов, а пушистые коты требовали ласки.

Весной, перед очередным приездом, Давид предупредил: они с Варей ждут обыска, поэтому на звонки домофона отвечать нельзя, а ноутбук в квартире лучше не оставлять. Варя прятала ценные вещи в мусорных пакетах, Давид перед сном складывал все компьютеры и жесткие диски в машину, отгоняя ее подальше от подъезда.

В те месяцы силовики приходили к десяткам журналистов, активистов и правозащитников. ФБК и штабы Навального признали экстремистскими организациями; редакторов студенческого издания DOXA отправили под домашний арест за призывы на зимние митинги; полицейские по уличным камерам вычислили сотни участников московского марша 21 апреля и теперь задерживали людей прямо в квартирах. Фотографов тоже увозили в отделения, поэтому я был уверен, что рано или поздно доберутся и до меня. Я даже начал снимать серию о своем страхе: вздрагивая от каждого звонка в дверь, я фотографировал человека, которого видел в глазке. Курьеры, друзья, соседский ребенок, решивший побаловаться, — последним кадром в подборке должен был стать снимок полицейского, но до нас силовики почему-то так и не доехали.

Правда, я все равно ощущал назойливое внимание властей. Какой-то следователь постоянно звонил мне, требуя явиться на допрос по некому делу о мошенничестве. В Брянске во время обыска у бывшего координатора штаба Навального силовики нашли мой альбом «Врозь» о Майдане; эшник пообещал, что книгу признают экстремистской, — и мне пришлось вывозить из страны авторские экземпляры, скрывать списки покупателей и готовиться предупреждать их о рисках.

Каждую пятницу я без конца обновлял сайт с реестром «иностранных агентов» — в этот день туда вносили новую порцию моих друзей и знакомых, журналистов и правозащитников. Издания, вынужденные носить клеймо, умирали; ленты социальных сетей все чаще пестрели капслочным дисклеймером; музыканты в гримерках после редких концертов спорили, когда очередь дойдет до них — в октябре или зимой?

Я твердо решил, что не буду выполнять унизительные требования закона, если меня признают иноагентом. Мы с Наташей начали потихоньку собирать необходимые для эмиграции документы. Самиздат «Свой», работа над каждым выпуском которого занимала полгода, теперь явно был невозможен.

Впрочем, давление парадоксальным образом освобождало. С каждым новым беспредельным обыском или уголовным делом бояться было все противнее. В мае я записал видео в поддержку парня, отправленного в СИЗО по нелепому обвинению после зимних протестов. В июне вместе с Ильей Яшиным поучаствовал в коллективном иске с жалобой на замедление твиттера (и минут пятнадцать слушал крик папы, испуганного этой новостью, — он был уверен, что теперь меня точно посадят). В октябре я выпустил футболки в стиле американских предвыборных плакатов, но с фотографиями омоновца и судьи — и с подписью NO HOPE. Мы с Наташей иногда громко начинали обсуждать дело Навального в метро или в кафе, только чтобы посмотреть, как вытягиваются лица окружающих.

Я чувствовал ответственность за российскую фотографию. В своем курсе о документалистике я посвятил отдельный огромный урок съемке митингов. А когда молодую журналистку попытались обвинить в хулиганстве за съемку протестного перфоманса — ровно такого, с каких я начинал десятью годами раньше, — написал поручительство в суд и перевел ей четверть зарплаты на покупку техники взамен изъятой. Все эти дни я не выключал «Гражданскую оборону»:

Когда я вижу их в лицо, я говорю себе: «Не ссы!»
И если мне не будет лень, и если я буду в силах,
Я приду поплясать на ваших могилах.

Фоторедактура в «Медузе» превращала меня в безумного коллекционера. Я рылся в архивах, пытаясь найти забытые шедевры, снятые во время Чеченской войны, и уговаривал Нину Берман продать нам серию про Америку после терактов 11 сентября. Иногда я нарушал дизайн-гайд, лишь бы утрамбовать в материал пару лишних кадров, которые меня поразили.

Новая работа разбудила во мне задремавшую было любовь к фотографии — к обсуждению композиционных решений, новых камер, снимков AP из Афганистана или странного отбора на ленте Reuters. Я быстро сближался с теми, кто тоже этим горел и тоже сталкивался с давлением. Сильнее всего я сдружился с Денисом Каминевым, фотографом и фоторедактором, работающим на «Дожде». Меня забавляла его молодость — он вообще не помнил протесты на Болотной — и вдохновляла возможность соревноваться с его идеями.

Как и я, Денис пытался жонглировать съемками и редакторскими сменами — мы помогали друг другу придумывать объяснения для коллег, почему какой-нибудь репортаж нужно обязательно снять своими силами. Нам нравилось работать вместе, к тому же так было безопасней. «Дождь» признали СМИ-иноагентом в конце августа.

В сентябре мы с Денисом решили, что вместе поедем снимать выборы в Госдуму. К этому моменту уже было ясно, что ставка команды Навального не сработала и голосование не превратится в решающую схватку с Кремлем.

«Умное голосование» стало важным инструментом оппозиции. В 2019 году команда Навального сумела консолидировать протестные голоса на выборах московской городской думы — а годом позже кандидаты не от «Единой России» взяли большинство в парламентах Томска и Новосибирска.

Впрочем, в самой механике этой стратегии была и ее слабость. Многим несогласным и так было неприятно голосовать за парламентскую псевдооппозицию, а теперь Кремль стал заставлять все системные партии говорить что-нибудь чудовищное. Коммунист Зюганов славил Сталина и клеймил Навального «американской игрушкой», «Справедливая Россия» требовала от своих членов «отмежеваться» от «Умного голосования», лидер либерального «Яблока» Явлинский выпустил программную статью, в которой называл расследования ФБК «разжиганием примитивной социальной розни».

Одновременно власти принялись давить на технологическую сторону «Умного голосования». Региональные штабы Навального закрылись, когда их признали экстремистской организацией, и больше не могли обучать наблюдателей. За лето силовики с угрозами обошли квартиры полутора тысяч сторонников Алексея, московский суд запретил поисковикам показывать словосочетание «умное голосование», а сотрудникам западных корпораций начали угрожать уголовными делами. Утром в день выборов интернет-гиганты сдались: Apple и Google удалили приложения Навального, а Telegram заблокировал бот. Когда Волков попытался выложить списки рекомендованных кандидатов в гугл-документах и на ютубе, публикации удалили под угрозой блокировки сервисов.

Заодно в Москве и паре других регионов ввели неконтролируемое интернет-голосование, а в южных областях на выборы привезли тысячи граждан самопровозглашенных ДНР и ЛНР, которым долгие годы выдавали российские паспорта. Одномандатные округа нарезали так, чтобы к крупным — и протестно настроенным — городам присоединить пассивные и лояльные сельские районы.

Само голосование сделали трехдневным. Вечерами бюллетени должны были храниться в «сейф-пакетах». А еще, как и во время обнуления, избирательным комиссиям поручили организовать выездное голосование во дворах и на пеньках.

«Мечтатели против космонавтов»

электронная книга
аудиокнига
бумажная книга
бумажная книга с автографом автора