Издательство BAbookЕвгений Фельдман. Мечтатели против космонавтов
Дорогие читатели!
По вашим просьбам мы возобновляем публикацию книги Евгения Фельдмана «Мечтатели против космонавтов» в рубрике Книга с продолжением. Книга будет публиковаться долго, больше месяца. Напомним, что эту рубрику мы специально сделали для российских читателей, которые лишены возможности покупать хорошие книжки хороших авторов. Приходите каждый день, читайте небольшими порциями совершенно бесплатно. А у кого есть возможность купить книгу полностью – вам повезло больше, потому что вы можете купить эту книгу и в аудиоверсии, и в бумажном виде и даже с автографом автора!
Читайте, оставляйте восторженные комментарии!
Редакция Книжного клуба Бабук
Глава 32. Последняя история.
Продолжение
Алексей Навальный был в тюрьме уже почти год, и все это время я по крупицам складывал свой последний кадр с ним.
Политика этапировали в колонию еще в начале весны. В марте он объявил голодовку, в конце апреля закончил, а его жалобы на условия содержания докатились до суда лишь к лету. Их рассматривал районный суд в Петушках, городе рядом с колонией. Конечно, политика не привозили на заседания, — но он выступал по видеосвязи, а в зал пускали журналистов. Я надеялся снять достойный кадр с первой попытки, но Алексея продолжали держать в больнице соседней колонии, и картинка оттуда была ужасно мутной. Зато рядом с телевизором висели часы: если бы кадр сложился, они бы добавили драмы.
В июне Алексея перевели обратно в ИК-2 — качество трансляции стало получше, а в кадр на его стороне еще и попадала решетка. Но теперь заседания проводили в Москве, а столичные суды до сих пор были закрыты для фотографов под предлогом коронавируса. Прошло лето, в середине осени я решил уезжать, потом начал снимать Дашу — и тут заседание в Петушках наконец-то назначили на 9 декабря. Главного российского политзаключенного полгода никто не видел даже на экране, и ажиотаж слишком сузил мою фантазию: я взял только длиннофокусные объективы, рассчитывая все выделенное время крупным планом снимать телевизор.
Возможность увидеть Алексея и поговорить с ним оказалась спасением на фоне все более беспросветной реальности за стенами суда. Он заметно похудел и стоял в кадре в тюремной робе, облокотившись на решетку, но заулыбался, когда увидел меня на экране перед собой:
— Давай я шапку надену? А, ты же не любишь снимать постановку. Ну ладно, сними мне для инстаграма хорошую!
Меня могли выгнать из зала, поэтому я не стал отвечать вслух, лишь ухмыльнулся и показал в камеру один палец. Захохотав, Навальный начал торговаться:
— Нет, давай три!
Заседание продлилось лишь полчаса, и все это время я снимал телевизор с Навальным, пытаясь придумать, как не перекрыть его лицо бликами от ламп. Через несколько минут я понял, что страшно ошибся: картинка была такой четкой, что в кадр вполне можно было включить и часы справа, и клетку слева, и даже нелепую вешалку посередине — но я не взял привычный 35-миллиметровый объектив, а в телевик сцена никак не влезала. Я даже вышел в самую середину зала, встав почти перед судьей, а потом вскарабкался на подоконник прямо за спиной прокурора — ничего не получалось. Я костерил себя последними словами за детскую ошибку, как вдруг судья отложил заседание на 28 декабря. У меня появился еще один шанс!
Несмотря на предновогодний завал, я уговорил коллег по «Медузе» снова отпустить меня в Петушки. Между заседаниями прошло всего три недели, и каждый день приносил новые репрессии. Конституционный суд запретил правозащитникам спрашивать заключенных о пытках, а Путин повысил иркутского тюремщика, угрожавшего сидельцам изнасилованиями; Машу Алехину из Pussy Riot вновь и вновь арестовывали на пятнадцать суток, а студента, помочившегося на стенд с портретом ветерана, посадили на четыре года.
Особенно омерзительные новости пришли тем утром, когда я на электричке ехал в суд. Одна была предсказуемой: московский суд закрыл «Мемориал», правозащитную организацию, которая еще в последние годы существования СССР начала расследовать сталинские репрессии. Вторая выбила у меня почву из-под ног: в Томске, Иркутске, Барнауле и Архангельске задержали бывших руководителей штабов Навального. Я вывалился в тамбур и стал звонить редактору. Что делать? Уезжать прямо сейчас? Рискнуть и ждать документов из посольства? Я гуглил билеты и лихорадочно прикидывал, есть ли смысл торопиться. Меня мутило, и одновременно я будто смотрел на себя со стороны и смеялся: как глупо чувствовать тошноту в электричке Москва — Петушки, когда вообще не пьешь алкоголь!
Кое-как я добрался до суда. Навальный вновь заулыбался, увидев знакомых. Кто-то выключил часть света в зале, оставив лампу над экраном, и вдруг я понял, что вижу идеальный последний кадр: трансляция, часы, нелепая вешалка, клетка и свет, сам собой выделяющий главное.
Расслабленный Навальный шутил с судьей и ехидно допрашивал сотрудников колонии, которые превращали его жизнь в ад. Его сила вдохнула в меня толику смелости, и я нащупал решение: рискнуть, остаться в Москве на праздники, попрощаться с друзьями и в последний день новогодних каникул улететь в Стамбул — чтобы уже там дожидаться виз.
У меня оставалось десять дней на прощание с московской жизнью, и город будто намеренно напоминал о самых ярких ее кусках.
Много лет я откладывал экскурсию по стадиону и музею «Спартака» — а за день до отъезда неожиданно обнаружил, что в одной из витрин там стоит мой альбом о чемпионстве любимой команды. Зато новое выставочное пространство в здании, построенном модным итальянским архитектором, взбесило меня намеренной аполитичностью всех инсталляций: кураторы так старались избежать острых тем, что превратили экспозицию в перфоманс о трусости. В те недели до России дошла новая волна коронавируса, но вакцинация была провалена, и к нашему дому постоянно подъезжали машины скорой; мигалки заливали квартиру синими отсветами, заставляя меня вздрагивать из-за ожидания обыска.
Московские улицы в последние дни не вызывали у меня особых чувств — а вот прощание с друзьями пробивало насквозь. Я боялся, что мы просто больше не встретимся, знал, что со многими не получится сохранить близость, и всеми силами пытался выторговать лишний час общения. Каждое «Сегодня не смогу, еще успеем» вызывало во мне глухое отчаяние, а когда повидаться удавалось, все самые главные слова застревали где-то внутри, подменяемые нелепыми всхлипами. Тоскливее всего было обнимать на Садовом кольце Серегу Смирнова: он уже пытался уехать, вернулся из-за семейных дел, и я, прощаясь, слишком явно представлял, как он оказывается в тюрьме.
Хоть как-то отвлекали лишь бытовые дела. Я надрывался, перетаскивая остатки самиздата на склад магазина, а потом мчался продавать коллекцию фотоальбомов и технику на онлайн-барахолке, то и дело переключаясь на возню с документами. Но и рутина напоминала о политике. Сайт авиакомпании спросил меня о последнем полете из Москвы: «Где будет сидеть Feldman Evgeny?»
У меня в памяти проносились истории активистов и журналистов, которых при попытке уехать остановили на границе или выдернули уже из самолета. Наташа оставалась делать визы, и я обнял ее на прощание, не понимая, за кого боюсь сильнее. Длинная очередь к пограничникам петляла по терминалу, и я уже готовился врать о том, что скоро вернусь, — но вдруг впереди показалась автоматическая кабинка для проверки документов: прогресс лишил меня главной нервотрепки!
Еще через час заснеженные леса исчезли в молоке облаков.
Привет, Алексей!
Понял, что не могу тебе не написать. Наташа отправляет это письмо перед тем, как выехать в аэропорт, — а я жду ее в Стамбуле. Все эти аресты и реестры, а также равнодушие тех, кого это касается не напрямую, привели нас к решению уехать.
Все, что происходило в последние годы в России — начиная, думаю, с пыток по делу «Сети» и мосгордумы, — сильно поломало во мне нейтралитет, о котором мы с тобой столько спорили. Не то чтобы я признал твою правоту! Но я точно не могу не сказать, что поражен тем, что ты вернулся и как ты это сделал. Не в том смысле, что я ждал от тебя эмиграции. Но это — единственный осколок надежды, который есть у меня про Россию, и спасибо тебе за это. И, пожалуй, ты единственный, перед кем мне реально стыдно за мое решение уехать.
Верю, что ты сможешь сохранить в себе эту надежду. Кажется, мы недообсудили некрасивые просторы между Новосибирском и Барнаулом.
До встречи.
«Мечтатели против космонавтов»
электронная книга
аудиокнига
бумажная книга
бумажная книга с автографом автора
