МОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. АНДРЕЙ АРХАНГЕЛЬСКИЙ

КНИГА ОТЧАЯНИЯ

Книга журналиста Андрея Архангельского «Страна, решившая не быть» (Берлин: Freedom Letters. 2025) заканчивается словами, которые объясняют, как она написана:

«Произошедшее в феврале 2022 года и длящееся до сих пор — катастрофа (это слово — не боязнь назвать зло по имени, но спустя три года войны зло разрослось до масштабов почти онтологических). Позади — выжженное поле, впустую потраченные усилия. Под нами — пропасть. Впереди — пустота и неизвестность. Возвращение к довоенному прошлому, даже если война закончится, невозможно. Делать вид, что катастрофу можно как-то «пережить», переждать, тоже бесполезно. И аморально — по отношению к Украине. Только вглядываясь, вживаясь, проживая катастрофу, можно как-то отныне «жить». Мыслить разверстой раной. Мыслить из катастрофы».

Невозможно не заметить, что эта книга написана в отчаянии, пронизана им насквозь. Удивительно лишь, что при таком накале личного отчаяния Андрей Архангельский сумел его структурировать. Он поставил себе задачу понять и показать, из чего сложилась российская катастрофа, какие знаки она подавала о себе еще до того как разразилась.

Некоторые из этих знаков были не слишком заметны. Точнее, не казались очевидными. Например, отечественная попса, потеснившая культуру и для большинства населения, собственно, единственной формой культуры и ставшая, могла бы выполнить в России ту задачу, которую подспудно выполняет в любой стране.

«Требовать понимания политических свобод от общества с такой долгой репрессивной традицией, как в России, глупо. Но можно хотя бы надеяться, что с помощью эстрады (язык, доступный миллионам) первичные свободы войдут в плоть и кровь, станут привычкой и потребностью. И хотя бы таким способом — косвенно-скоморошьим — укоренятся в людях новые инстинкты. Поп-культура могла приучить к наготе чувств и небоязни мысли, расчищая тем самым дорогу гражданским свободам. Попса помогает впитать любовь к свободе через язык раскрепощенного тела. …Увы, к 2023-му не сработали никакие инстинкты — ни у самих звезд, ни у общества. «Голую вечеринку» можно считать символическим концом российского шоу-бизнеса (1985—2023). Он не выполнил своей исторической роли, хотя морочил нам головы почти сорок лет. Забавно, что из всей эстрады только Пугачева и оказалась настоящей: свободолюбивое содержание ее песен и ее общественное поведение вполне соответствовали друг другу. Инстинкт подсказал ей держаться подальше от «жизни неправильной», по Адорно. Символично, что та, кто была первым вестником свободы советской эстрады, ею же и осталась — опять в единственном числе. Все завоеванное в итоге опять свелось к одной точке, ужалось, словно шагреневая кожа. Все остальные сдали свои свободы, еще и с извинениями».

О том, по каким линиям прошла, по определению, данному еще Юрию Олеше писателем Аркадием Белинковым, «сдача и гибель», только не интеллигента, а всего народа, - свидетельствуют названия глав этой книги: «Дырка от этики», «Духовность вместо духа», «Код насилия»…

Катастрофа именно интеллигенции, впрочем, тоже здесь описана. Постмодерн, которым она поголовно была увлечена, «был понят в России не как усложнение мира, не как призыв к большей личной ответственности каждого, а напротив, как самоосвобождение от совести, ответственности, серьезности по отношению к чему-либо. Как позволение играть ключевыми этическими категориями. Как буквальная реализация достоевской формулы «все позволено».

То же, что произошло с русской культурой - точнее, что сама она сделала с собой, - удостаивается в книге самых беспощадных слов. И это не риторический вопрос «почему российские симфонические оркестры не вышли против Путина со смычками наперевес?!» (хотя не такой уж он риторический, кстати, ведь действительно не вышли), а вполне четко сформулированное обвинение: «Такого не было даже после 1917 года. Тогда мир разделял большевистскую Россию и Россию уехавших, и никому не приходило в голову обвинять культуру в целом. Постсоветская культура провела 30 драгоценных и относительно свободных лет впустую, не выполнив своей важнейшей миссии: не переустановила представление о цивилизационной норме». Эта норма не вошла в жизнь российского общества, не стала для него системообразующей. И когда вдруг выяснилось, что одна часть российского населения считает нормой вторгнуться с оружием в соседнюю страну, которая не сделала ей ничего дурного, убивать ее детей, рушить бомбами и ракетами ее больницы и школы, грабить ее жилые дома, которые не разрушила своими бомбами, а  еще одна, и немалая, часть российского населения, хотя сама всего этого делать, может быть, и не стала бы (во всяком случае, до возникновения неприятной лично для себя ситуации), не видит во всем этом ничего ужасного, - когда все это выяснилось, появилась возможность осознать, что культура - это не песни и пляски, а система ценностей.

После такого крушения этой системы в российской культуре не осталось ничего незыблемого, и в прошлом так же, как в настоящем. В главе «Война переписывает литературу» Андрей Архангельский пишет именно об этом: «После начала войны большой корпус русской и советской литературы читается по-другому. Феномен, с которым столкнулись многие после 2022 года. В общем-то считается, что это свойство хорошей литературы: меняться каждый век, тем самым подтверждая свою живучесть. Но здесь скорее обратное чувство — разочарование и даже отвращение. Словно тебя обманывали много лет».

Нет ни одного человека, жившего в России и не утратившего совесть, который не ощутил бы того же. И невозможно пока сказать, пересоберется ли заново литература на русском языке для ее писателей и читателей.

Важнейшим инструментом расчеловечивания постсоветского общества Андрей Архангельский называет телевидение, которое «работало на размывание смыслов, на поощрение худших чувств, наконец — после 2014 года — на откровенное разжигание ненависти по отношению к другим народам и странам». Он ссылается на социолога, который изучал российское телевидение как мало кто - на своего редактора и старшего товарища Даниила Дондурея, умершего до того, как вышли на поверхность явления, о гибельности которых он предупреждал - например, постепенного утверждения насилия как нормы жизни.

Из этого же разряда скрытых до поры до времени опасностей - умиление перед советскостью, которое тоже утвердилось на телевидении не случайно.

«Уникальность человека путинской эпохи в том, что во многих своих проявлениях он выглядит более советским, чем при советской власти. Как пуля в полете раскрывает свои качества, — даже если она и пролежала до этого на складе много лет, — так и советский человек раскрылся полностью лишь в постсоветское время. Речь, конечно, не о внешних атрибутах «советскости» вроде веры в победу коммунизма или декларативный интернационализм: они мгновенно осыпались. Зато «советскость» проявилась в глубинных установках, привычках, реакциях, моделях поведения. Ноу-хау путинского режима в том, что он ничего не создавал заново — ни идеологии, ни собственного словаря, ни принципов. Он лишь дал выход, позволил раскрыться подлинному, подпольному, если угодно, советскому достоевскому человеку».

Не приходится удивляться, что воплощенная пошлость установок «политика - грязное дело», «я политикой не интересуюсь» стала мейнстримом российской жизни. Удивляться приходится другому: как в этой жизни мог появиться Алексей Навальный. Главу о нем Андрей Архангельский называет «Навальный. Политика — кратчайший путь к совести» и напоминает:

«Возвращение Навального в Россию — не столько политический поступок, сколько этический, нравственный жест. Когда мы задаемся вопросом, зачем он вернулся, мы совершаем логическую ошибку. Тут другая логика — моральная: не зачем, а почему. Бывают моменты в жизни человека, когда чего-то «нельзя не сделать». Поступать вопреки логике, расчету, выгоде — просто потому, что так велит совесть».

Как и судьба Навального, книга Андрея Архангельского - это книга отчаяния. И это точно не кулинарная книга, в которой следует искать рецепты. Ответа на вопрос «что делать?» автор не знает и не пытается обмануть на этот счет своих читателей. Единственное, что он говорит определенно: «Россия — многовековая попытка полюбить несвободу, со всем ее культурным бэкграундом. Со страстью. Внушить себе, что это не просто так, а именно наш выбор, и он правилен. И остальным прививать любовь к несвободе. Нужно противопоставить этому такую же сильную, равнозначную, равноценную страсть — страсть к свободе».

Чтобы это сделать, для начала надо не прятаться за густым частоколом самооправданий и не отговариваться словами из анекдота «дети у нас хорошие», а честно сказать то, о чем подавляющее большинство российского населения активно не хочет слышать: о чудовищности российской ситуации в ее прошлом, настоящем и будущем. Именно это и сделал в своей книге Андрей Архангельский.