МОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. ДМИТРИЙ ГОЛУБЕВ

В ПРОСТРАНСТВЕ СВЕТА

В книге «Подчеркивания. В пространстве света Романа Виктюка» (BAbook. 2025) Дмитрий Голубев пишет: «Роман Григорьевич не оставил письменных трудов, в которых подробно изложены его режиссерские искания, суть его творческого метода, с расшифровками и пояснениями. Да, остались подчеркивания и записки, интервью и передачи, спектакли и фрагменты репетиций, но все это без самого Виктюка сложить воедино, систематизировать практически невозможно».

Замечание пессимистическое, но в самой книге пессимизма нет и помину. Хотя ее автор, студент Романа Виктюка, потом актер, режиссер, помощник художественного руководителя, видел и пережил трагическую историю уничтожения его театра. Причем если когда-то борьба шла за здание на Стромынке, которым желали завладеть то жириновцы, то бандиты, что привело к нападению на Виктюка с арматурой, после которого он попал в реанимацию, - то в «благополучные» годы победоносного наступления скреп речь шла уже не о здании, а о чуждом этому государству театральном духе. Роман Виктюк сдерживал разрушителей до последнего своего дыхания, после его смерти они перестали стесняться, и это не могло не отразиться в книге. Но мрака в ней нет. 

Может быть, ощущение чистоты и ясности, которое она оставляет, отчасти связано с тем, что Дмитрий Голубев написал ее о событиях, которые происходили совсем недавно - по горячим следам своей любви к мастеру, к его театру, к творчеству, которое Виктюк понимал так, как понимает его именно и только мастер. Это очень трепетная книга, но это ее качество вызвано не пустой сентиментальностью, а эфемерностью театрального искусства. 

Эта эфемерность сложна, ее не уловишь в грубую сеть. И Дмитрий Голубев сплетает сеть своего понимания очень тонко. К счастью, соратникам Виктюка чудом удалось сохранить электронный архив его Театра: «Копии старых журналов и статей, газет и публикаций за многие годы. Афиши, эскизы, письма и пометки, поздравительные телеграммы, партитуры, фотографии и видео спектаклей, записи помощников режиссера, режиссерские читки пьес, фрагменты репетиций, телепередачи, записи на радио и телевиденье». Материалы этого архива  соединяются с собственными воспоминаниями, и резонанс получается сильный. 

Вот Дмитрий Голубев пишет, как Виктюк воспитывал в интеллектуально незамутненных первокурсниках понимание ценностей мировой культуры. 

«Вскоре студенты узнали про чемодан с рукописями Хармса, вынесенный из опечатанной квартиры в блокадную зиму Яковом Друскиным. Про арест и голодную смерть поэта в тюремной больнице «Кресты», про то, как отправляли в лагеря и убивали его друзей и соратников, гениальных поэтов. Виктюк рассказывал о Серебряном веке, таинственных обэриутах, читал дневниковые записи, отдельные строки. Порой делал большие паузы, смотрел нам в глаза, желая сказать о чем-то большем…

— Дети, поймите, это реальное искусство! — говорил Виктюк.

Мы кивали, но понимали смутно. О какой реальности идет речь?

— Они опередили Беккета, Ионеско, всю европейскую литературу абсурда! — продолжал Мастер, и мы снова кивали. — Посмотрите, что в театрах делают сейчас! — говорил Виктюк. — Шаркают по сцене, разговаривают, как в коридоре, перед тем, как мусор выбросить — и ничего! Играют все по горизонтали, даже, если вверх ногами и в дорогих костюмах — все одно. Что-то выясняют, брови дают, водят руками, страдают. Это все мертвый театр. Хармс открыл заново мистическую сторону искусства, — и мы кивали опять».

И это не единственное, что Дмитрий Голубев вспоминает из собственных впечатлений. Он пишет: «У человека есть жажда «другого». Бессознательно. Из этой жажды родилась метафизика. Человек беспределен, в этом его суть» — говорил Виктюк». И тут же добавляет к собственным воспоминаниям цитату о природе театральной метафизики из интервью Виктюка газете «Собеседник»: 

«…Причастность европейского театра к религиозности — самый высокий фактор. Мы же на протяжении почти столетия занимались копированием фальшивой жизни. Собирали самый высокий урожай, проводили партсобрание и после партсобрания приходили в театр и видели продолжение этих самых партсобраний.  <…> Театр закрывали, спектакли снимали, а я упрямо, с тупостью кретина продолжал. С началом перестройки понял: нужно продолжать то, что у нас украли. Но как перепрыгнуть эту пропасть — вопрос не только практический, но и метафизический…». 

Характерная черта личных воспоминаний Дмитрия Голубева - их содержательность. В них много реальных историй, но нет ни одной байки. 

Вот он описывает, как в самом начале своей учебы пытался сделать этюд так, чтобы это понравилось мастеру. 

«Если действовать органично, прытко, любой преподаватель останется доволен, думал я. Это было моей ошибкой… «Правда жизни» была для Виктюка скучна и, я бы сказал, — враждебна, для него существовала лишь «правда искусства». Вернее будет сказать так: для него искусство и было жизнью, и логику, правду искусства он никак от жизни не отделял. Роман Григорьевич не сразу пришел к условной, нарочито театральной эстетике, с которой он в первую очередь ассоциируется. Начинал Мастер с жизнеподобного психологического театра, но и тогда его вряд ли можно было назвать режиссером-реалистом. Внутрь самой крепкой «жизнеподобной конструкции» тайно вплетались парадоксы, создающие особое полотно спектакля, а его артистам приходилось постигать новые инструменты воздействия. <…> Театр — это жизнь во всех ее проявлениях, бесконечное количество форм, которые обретает Бог, именно поэтому в искусстве не может быть запретных тем». 

Талант Виктюка действительно был несовместим с театральными запретами. И несовместимость происходила не только из свободолюбия, без которого вообще не бывает искусства, но в силу самой природы его театрального дара.

«Он берет тему, самую страшную и тяжелую, и позволяет зрителям через красоту заглянуть в самые недра человеческой природы. Для этого Роман Григорьевич искал артистов, обладающих сексуальным зарядом, с ярко выраженным животным началом. В ходе работы Виктюк менял режим их актерского существования с сексуального на эротический. Его актеры должны были быть не просто сексуальны, но экстатичны, то есть— сознательно соблазнительны. Если в экстазе человек может потерять себя, в экстатике он сохраняет свою личность, сознание артиста не расщепляется, не нарушает гармонии окружающего мира».

Могли ли все это терпеть путинские смотрящие за культурой и их квази-культурная обслуга? Первым изощренным издевательством была после смерти Виктюка организация в театральном здании на Стромынке мобилизационного пункта. А когда мобилизация закончилась, околовластный лизоблюд, режиссер Константин Богомолов, уничтожил «один из лучших московских театров, авторских театров мира» так ловко, как не снилось никаким бандитам.  

Дмитрий Голубев пошагово перечисляет все свершения этого «коллеги», в июне 2024 года назначенного на должность руководителя Театра. Дмитрий Голубев уехал из России в 2022 году и наблюдал за этой деятельностью уже будучи в Германии. 

Богомолов мало того что произвел кадровую зачистку и снял с репертуара практически все спектакли мастера - это хоть как-то объяснимо в извращенной логике назначенца. Но каким ничтожеством надо быть режиссеру, чтобы убрать из фойе портрет Романа Виктюка, фотографии его спектаклей?

«Многие зрители, артисты и режиссеры, деятели культуры отреагировали на уничтожение театра. Они выступали на радио и телевиденье, писали письма, подписывали петиции, бойкотировали показы Богомолова. 7 октября 2024 года в Театре Эстрады состоялся вечер в честь Маэстро «Виват, Виктюк!», организованный Геннадием Хазановым. Два с половиной часа о работе с Виктюком вспоминали его коллеги, друзья, актеры и режиссеры, Народные и Заслуженные артисты. Сергей Маковецкий, Марина Неелова, Ефим Шифрин, Дмитрий Бозин, Александр Калягин, Авангард Леонтьев, Николай Коляда читали со сцены отрывки из воспоминаний Романа Виктюка, на экран выводились фрагменты телепередач, интервью и репетиций, о Маэстро с теплотой вспоминали коллеги и друзья. Этот вечер был антитезой происходящему в Дома Света. В самом начале представления на экран вывели длинный перечень спектаклей Виктюка, после чего на экране возник черно-белый портрет Константина Богомолова. В зале раздался свист в адрес нового художественного руководителя, который за несколько месяцев превратил театр в «площадку». <…> Мне жаль, что на страницах книги о великом режиссере Романе Виктюке пришлось уделить время и место Константину Богомолову, но промолчать об этом я не мог», - пишет Дмитрий Голубев. 

Но это единственное место в книге «Подчеркивания», отданное театральному сору, да и оно появилось лишь потому, что заказное убийство памяти о великом режиссере - дело не только и не столько театральное и должно быть зафиксировано для истории. Все же остальные страницы огромной книги - не о зависти бесстыжих имитаторов, а о смысле и форме того, что сделал в театре Роман Виктюк.  

«Несколько раз во время репетиций спектакля «Скок в постель», последнего, так и не завершенного Виктюком спектакля, Роман Григорьевич вдруг поворачивался ко мне, брал за руку, смотрел на меня своими бездонными глазами и говорил: «А про это потом напишешь? Не забудь! Я буду смотреть. Оттуда!» Я не знал, как правильно реагировать, нервно улыбался, но отвечал: «Напишу, Роман Григорьевич, обещаю».

Обещание выполнено.